Клинки максаров - Страница 26

Весь следующий день Артем ощущал какое-то странное беспокойство. Как всегда. Калека молча вышагивал впереди, словно таран пробивая тропу в снегу, уже достигавшему его колен, как всегда, метрах в десяти за ним следовал Артем, за плечо или пояс которого держалась Надежда, но, тем не менее, что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Он все чаще без всякой необходимости оборачивался назад и каждый раз встречал загадочный взгляд девчонки. Только теперь он заметил, что глаза у нее не блекло-зеленые, как у большинства женщин Страны Забвения, а туманно-малахитовые, с карими точками вокруг зрачков.

«Странно, — подумал Артем. — Почему я не обратил на это внимание раньше?»

Впервые глядя на Надежду как мужчина на женщину, он с непонятным волнением осознал, что с тех пор, как они встретились в доме судьи, девчонка очень изменилась. Она заметно подросла, грудь ее округлилась, а с лица исчезла детская припухлость.

Чтобы проверить это наблюдение, Артем приостановился и прижал Надежду к себе. Он точно помнил, что раньше ее макушка едва достигала его подмышки, теперь же она легко касалась щекой его плеча.

— Ты стала совсем другой. — Что-то мешало Артему выпустить ее из рук.

— И ты тоже. — Она протянула руку и вырвала из его шевелюры несколько седых волосков. — Раньше я думала, что причиной этому снег.

«Интересное дело, — подумал Артем. — Откуда вдруг у меня появилась седина? Ведь идущему по Тропе не грозит старость. Так говорили мне те, кто понимает в этом толк. Может, причиной тому невзгоды и лишения последних лет, а вовсе не возраст?» Вслух же он сказал:

— Седина действительно в чем-то сродни снегу. Она приходит тогда, когда минует жаркое лето жизни, когда остывают страсти человеческие. Это признак холодного сердца и ясного ума.

— Не хочу, чтобы у тебя было холодное сердце! — Она опять осторожно коснулась губами его лица.

Но на сей раз это был настоящий поцелуй.

Что за чудные незабываемые ночи проводили они в душной утробе подземной хищницы, на постели из шевелящихся черепашек, под медовым дождем, рядом с гулко храпящим Калекой. Их мрачная берлога превращалась во вмещающую целый мир волшебную Черную Дыру, в которой исчезало пространство и истаивало время, а оставалось только безграничное и вечное: поцелуи, то быстрые и звонкие, как весенняя капель, то мучительные и долгие, как агония; объятья до хруста в костях; сладкий вкус волос и кожи любимой; ее захлебывающийся шепот; радостный крик и томительный стон. Их тела и души были раскрыты навстречу друг другу, не существовало больше никаких тайн и запретов, но каждое случайное прикосновение, каждая новая ласка могла довести до экстатической дрожи.

Кубок любви бездонен, особенно когда оба пьют из него с одинаковым рвением.

— Мы будем спать когда-нибудь?

— Ни-ко-гда! А разве ты хочешь?

— Чуть-чуть. Мы уже третью ночь не спим.

— Если я не хочу, значит, и ты не хочешь.

— А если я хочу, значит, и ты хочешь.

— Я хочу, хочу! Как ты догадался!..

Не удивительно, что вскоре они уже едва могли держаться на ногах. Упав в снег в середине или конце очередного перехода, они опять целовались до обморока и хохотали до изнеможения, а Калека стоял над ними и тоскливо смотрел куда-то в сторону.

Но вскоре влюбленным повезло — их мрачный цербер умудрился подвернуть ногу. Вначале он еще пытался ковылять, а потом и ползти вперед, однако в конце концов был вынужден уступить уговорам Артема расположиться на отдых до полного восстановления сил и здоровья. Когда Надежде и Артему надоедало отлеживаться в черепашьем нутре, они отправлялись гулять по окрестностям, развлекаясь чем только можно, но главным образом друг другом.

Совершенно случайно они набрели однажды на незамерзающий ручей, тихое журчание которого так славно контрастировало с мертвым молчанием Страны Черепах. Он напоил ее водой из своих ладоней, а она его той же водой из своих губ. Затем Надежде вдруг пришло в голову шальное желание искупаться в ручье. Как ни далек был сейчас Артем от реальности, он все же честно попытался воспротивиться этому капризу. Но все уговоры и увещевания («Ты замерзнешь!», «Ты заболеешь!», «Ты в ледышку превратишься!») не возымели успеха, и он остался на берегу с ворохом ее одежды в руках.

Впервые он видел свою любимую обнаженной — худенькую Афродиту пустынного заснеженного мира, беззаботно плескавшуюся в чистейшей ледяной воде, едва доходившей ей до лодыжек. Огромные пушистые снежинки словно белые бабочки медленно опускались на ее волосы, плечи и юные остроконечные груди, а когда она, встав на колени, наклоняла лицо к воде — на узкую, нежную спину.

К горлу Артема подступил мягкий комок. С беспощадной ясностью он ощутил, что никогда не сможет забыть этот прозрачный ручей, этот тихий снег, эти колокольчиками позвякивающие в воде льдинки и это удивительное, божественное создание (в том, что Надежда не принадлежит к скучному и отвратному роду человеческому, он уже давно не сомневался), находящее наслаждение там, где другие нашли бы погибель.

Взметнув напоследок фонтаны брызг, Надежда вылетела из воды прямо в его объятия. Она была мокрая и скользкая, как русалка, но все такая же теплая.

Артем осушил ее тело — где ладонями, а где губами, быстро одел и, вскинув на руки, бегом понес к самому большому в окрестностях сугробу, из центра которого вздымаются столб прозрачного пара, уносившего к небу дыхание мириад черепашек и натужный храп Калеки.

Человек может захиреть в раю от скуки, а в аду сойти с ума от счастья.